Военачальник - Страница 106

106

Но разве это была проблема при абсолютной памяти Влада? Ведь он мог вспомнить любую песню, слышанную им когда-либо, во всех вариантах и со всеми тонкостями.

Борин хлопал в ладоши, радостно смеялся и горько плакал, жалея умирающего в степи ямщика. Вероятно, он решил, что это имя такое — Ямщик, и рыдал над его страшной судьбой: замерзнуть в степи — разве это не страшно? А когда Влад запел: «А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг…» — заплакал и сказал:

— Это про меня. Я эта звезда. Пройдет лет десять — и я упаду где-нибудь и замерзну, как ямщик… и никто не вспомнит обо мне. Ты позволишь мне иногда исполнять твои песни? — Борин с надеждой поднял голову и посмотрел на Влада.

— А разве ты их запомнил? — с удивлением спросил Влад.

— Дай тратину, — усмехнулся Борин и запел приятным, чистым голосом о судьбе ямщика. В его исполнении песня звучала не менее душещипательно, чем в исполнении Влада.

Допев, музыкант подмигнул Владу и сказал:

— Я никогда не забываю музыку, которую слышал хоть когда-нибудь, и сразу запоминаю слова. Ну, дар такой у меня, что поделаешь! Бродячий музыкант, который хочет зарабатывать своим ремеслом, должен уметь запоминать слова песен. Это его хлеб, и если он хочет иметь его каждый день, ему ничего не остается, как запоминать стихи. Музыканты, что не умели этого делать, вымерли с голоду, остались только те, которые могут. Вот так вот…

— А что, записать нельзя? — опять удивился Влад. — Взял пергамент, записал слова и музыку, и пой себе на здоровье, не напрягай свою голову!

— Как это, записать музыку? — округлил глаза Борин. — Слова-то понятно, но музыку как записать на листке? Она звучит в воздухе, ее нельзя записать!

Влад хотел что-то сказать и осекся — без того, чтобы раскрыть себя хотя бы частично, он не мог рассказать музыканту о нотах, о записи музыки на листе бумаги… когда-нибудь, может быть.

От неприятных объяснений его уберег стук в дверь:

— Эй, мальчики, на выход! Там народу много собралось, требуют зрелищ — нельзя упускать такую возможность, потом отдохнем как следует. Давайте, подымайтесь… вернее, спускайтесь. Мы ждем вас в зале. — Послышались шаги Арины, и в коридоре снова стало тихо.

— Пошли, — заторопился Борин, — сейчас я переоденусь в рабочую одежду и приду. Можешь идти, я закрою номер. Ты в этом будешь выступать? Впрочем, о чем я? Метать ножи можно и в такой одежде, а я должен выглядеть настоящим музыкантом, иначе никто меня и не воспримет как музыканта, скажут — бродяга какой-то! Хотя… а кто мы? Мы бродяги и есть! — Борин засмеялся и начал торопливо стаскивать с себя повседневную, порядком потертую одежду.

Влад не стал дожидаться, когда тот закончит свое преображение в гламурного барда, и, выйдя в коридор, зашагал к лестнице, ведущей вниз. Отсюда было слышно, как шумит народ, набившийся в трактир, вмещающий не менее сотни посетителей. Похоже, это был здесь самый крупный трактир.

Сойдя вниз, Влад увидел, что зрителей было не менее ста пятидесяти человек — они сидели и стояли, а чтобы всем хватило места, трактирщик откуда-то приволок длинные скамьи и расставил их между столами. Эти самые столы были заставлены кружками с пивом, блюдами с копченой рыбкой, напоминающей мойву или кильку, кое-где стояли большие глиняные кувшины — видимо, с вином.

«Народ запасся местным попкорном и готов к просмотру!» — усмехнулся Влад. Глаза его слегка расширились, когда он увидел девушек, готовящихся к представлению в дальнем конце зала. Арина и Марка нарядились во что-то воздушное и настолько прозрачное, что от глаз не укрывались почти никакие особенности их телосложения.

Влад даже удивился — нравы севера были не настолько свободными, как в Викантии и даже на юге Истрии, и появляться в таких нарядах на публике, по его мнению, было не совсем прилично. Однако, посмотрев вокруг, он не заметил негативной реакции и понял, что для циркачей это в порядке вещей. Зрители воспринимали наготу артистов так, как воспринимают в его мире выступления группы фигурного плавания: ну да, ноги, ну да, грудь… да, я хотел бы их поиметь, ну так что теперь поделать — не мои… Никто не кричал: «Бесстыдницы! Прикройте задницы! Полное падение нравов!»

А выглядели девушки и правда соблазнительно — короткие, буквально микроюбки, не доходящие и до середины бедер, открывали великолепные стройные и мускулистые ноги, высокая крепкая грудь оттопыривала прозрачную ткань, а соски, сжавшиеся от сквознячка, тянущего из двери, пропускавшей новых и новых посетителей, целились в зрителей, как болты арбалета.

Влад никогда раньше не видел представлений местных артистов и был удивлен — как это все было красиво и сексуально. И если он, искушенный в зрелищах человек, воспринимал это с таким удовольствием, так что говорить о жителях этого мира, погрязших в своих серых буднях? Они просто ревели, глядя на то, как артистки готовятся к своему номеру, прохаживаясь и как будто ненароком принимая все более и более соблазнительные позы.

Влад сел на свободную скамью перед импровизированной сценой — в качестве нее использовались свободные от столов и стульев два десятка квадратных метров зала — и с удовольствием приготовился к созерцанию женских прелестей в движении. Рядом плюхнулся Борин, сжимающий драгоценную тратину.

Арина подала сигнал, и он заиграл какую-то легкую, ритмичную музыку, негромко напевая вибрирующим тенором, и представление началось.

Девушки взяли вначале по две булавы, и стали подкидывать их в воздух, время от времени перебрасывая друг другу, затем подхватили еще по одной, еще… и вот уже в воздухе, как стая перелетных птиц, мелькало больше десятка тяжелых, отполированных мастером и руками артисток деревянных предметов.

106